К 20-летию журнала "АВТОБУС". Кирилл Манжула, часть 2.

Игорь Воеводский (ИВ). Кирилл, что в этой профессии Вам нравится?

Кирилл Манжула (КМ). В журналистике? Четкое понимание того, что твоя работа может изменить мир к лучшему. В малой толике, но может. Это не идеализм и… не «идиотизм» …

ИВ. … и не мания величия?

КМ. … Не мания величия. Это действительно так. Моя жизнь мне показала: твоя работа – как крупица в чашу брошена… Даже сейчас, когда в нашем государстве все весьма не гладко. И осознавая это, ты, конечно, понимаешь, что занимаешься важным делом, а не просто «красишь траву зелёной краской».

ИВ. Если так, не давит ли чувство ответственности?

КМ. Чувство ответственности появляется перед тем словом, что мы говорим или пишем. Об этом мы говорим студентам, когда они к приходят стажироваться на «Эхо Петербурга». Ты несешь ответственность за то слово, которое ты сейчас написал, сказал и выдал в эфир. Это слово может отразиться на ком-то, кто тебя услышал или тебя прочитал. И не дай бог отразиться как-то не так. Поэтому когда ты садишься писать, ты должен четко понимать, что ты хочешь сказать. Нельзя садиться писать, не зная, что хочешь выразить своим словом. Ты должен четко понимать, что слово может быть воспринято не в том значении, которое ты имел в виду, и может кому-то сделать плохо, доставить неприятности… Чувство ответственности – оно не давит, оно присутствует как неотъемлемая часть твоей профессии. Это основа основ – внутреннее осознание ответственности за слово.

ИВ. Много ли Вы видите в наши дни журналистов, которые достойно несут эту ответственность, которые не кривят душой, не идут против своих принципов – я не имею в виду, что журналист должен стоять рядом с Немцовым …

КМ. Журналист не должен стоять рядом с политиком! Журналист должен соблюдать нейтралитет. Как журналист он нейтрален.

Гражданская позиция и журналистская позиция – это разные вещи, их не надо смешивать. Я часто слышу (не обязательно в свой адрес): почему вы не выходите на митинг?.. Но я как журналист не имею права это делать! Это нарушение журналистской этики…

Много ли я знаю таких журналистов? Нет, немного. Весьма немного. Жизнь такая, что ли? И мы такие… Не знаю, почему ...

ИВ. У Вас есть некая общая задача, которую Вы перед собой ставите?

КМ. Общая задача? Какого рода? Творческая?

ИВ. … творческая.

КМ. Безусловно. Вся моя деятельность на «Эхе» связана с творческой реализацией. Как любой пришедший на «Эхо», я сначала занимался корреспондентской работой. В тот момент, когда я понял, что выложился в этих рамках, я перешел на новый уровень: ведение эфира, создание передач… Мне всегда нужен был вызов: что я никогда не делал? что у меня еще не получалось – получится ли? Удастся ли в этих рамках? И я, так сказать, двигался внутри своей работы…

ИВ. Ни у меня, ни тем более, у читателей нет понимания того – какова структура радиостанции. Исходя из того, что Вы сейчас говорили, я понимаю, что есть первичный уровень, когда журналисты бегают на все события и готовят репортажи. Есть какой-то следующий. Вот об этом расскажите.

КМ. Да нет. Журналист может прийти, и если ему нравится корреспондентская работа, всю свою творческую деятельность посвятить этому: добывать информацию, оформлять её в какие-то сюжеты. Есть несколько направлений, которыми ты можешь заниматься, придя на разговорную радиостанцию. То есть если есть новости, то это корреспондентская работа, и когда ты делаешь новостные работы, то это ведение прямого эфира на те или иные темы, общественно-политические, культурные – в зависимости от радиостанции. Если у тебя есть желание делать передачи, ты делаешь заявку. Руководство рассматривает её, сообразуясь с возможностями времени и финансовых ресурсов. И ты делаешь её исходя из собственных интересов.

Так я делал передачу «Большое кино» (с Татьяной Троянской). Так я сейчас делаю передачу о классической музыке. Это то, во что мне хочется погрузиться самому. Не надо думать о каком-то гипотетическом слушателе, особенно на радио, ты ведь слушателя не видишь, перед собой ты видишь только микрофон. Ты должен прежде всего равняться на свои внутренние желания и потребности. Если они будут совпадать, то передача будет пользоваться популярностью. Ну, конечно, если ты сделаешь ее качественно.

Но ты должен знать: что ты хочешь раскрыть, во что хочешь вникнуть, … А если не будет твоего внутреннего желания, то и слушателю будет неинтересно.

ИВ. Почему Вы стали делать передачу о классической музыке? Из того, что Вы рассказывали, у Вас были кино, фото, живопись…

КМ. Новое «испытание». Для меня музыка была абсолютная «терра инкогнита». Я, как любой ленинградский мальчишка, ходил школьником в Филармонию и был знаком с азами академической классической музыки, время от времени в свои взрослые годы посещал концерты классической музыки, но это не было безумным увлечением. Мой близкий друг очень увлекался классической музыкой и создал фонд. У него дочь учится в музыкальной школе при Консерватории, он предприниматель. Он решил помогать Консерватории и создал фонд поддержки музыкального образования. И как-то обсуждая с ним на кухне, как можно помогать, мы решили – а почему бы нам не сделать просветительскую передачу о классической музыке. Поскольку я в этом деле профан, мы решили пригласить специалиста. И концепция передачи свелась к тому, что моя соведущая Надежда Маркарян – она специалист: профессор, музыковед, а я – профан, задающий "профанские" вопросы, пытаясь вникнуть во все. И передача получается для тех, кому интересно всё это, но кто про музыку знает немного. Часто в отзывах на передачу мы от профессионалов слышим – у вас не очень профессиональный разговор о музыке. У нас он не может быть профессиональным. Это разговор профессионала с профаном! Как он может быть профессиональным?

ИВ. То есть у вас передача не для музыковедов…

КМ. Нет! Мы для широкого круга людей. Передачу делаем, чтобы дать понять – погружение в классическую музыку помогает человеку улучшить его внутреннюю структуру. А улучшив внутреннюю структуру, внутреннюю гармонию и культуру в ответ, ты немножко по-другому будешь себя в мир нести. И человек, который когда-то интересовался этим, но «подзабыл», услышав нас (нам хотелось бы так), задумается. Ему станет интересно, он, может быть, лишний раз послушает – и еще одна крупица в улучшение, на мой взгляд, мира нашего города будет привнесена. Все по цепочке идёт.

ИВ. А Вы стали больше ходить в Филармонию?

КМ. Конечно. Иначе никак. Во-первых, я погрузился в этот материал, ведь я эту передачу технически собираю. Если основное содержание передачи несет моя соведущая и наш гость, то все основные технические вопросы – монтаж, подбор музыки, вкрапление музыки в наш разговор – всё это на мне. Музыку подбираю я. А если ты незнаком с материалом, то…

Например, речь идет о каком-то музыканте, ты смотришь – а что бы ты взял в нашу передачу? А поскольку передача имеет временные рамки, ты должен выбрать меленький, но достаточно яркий фрагмент. И ты обязан много прослушать, чтобы выбрать что-то. Это для меня очередное погружение в незнакомый материал, и мне это интересно.

ИВ. Вернемся в Ваше детство. Ваши родители они имели отношение к искусству?

КМ. Никакого. Мама всю жизнь занималась экономикой и бухгалтерией, а папа был инженер-строитель.

ИВ. Тем не менее, в школьные годы Вы ходили в Филармонию …

КМ. Ну, во-первых, мамина тетка была тогда старшим сотрудником Эрмитажа, была специалистом по английской живописи. И всё детство я много времени проводил у нее в Эрмитаже, проходя через дирекцию и гуляя по залам с ней или отдельно, или с экскурсией. Во-вторых, мне со школой повезло: если чего-то мы не дополучали в семье, преподаватели нас подтягивали. Еще до нашего Театрального класса мы очень много ходили в театры, ходили в Филармонию.

ИВ. У Вас не было конфликтов с преподавателями других предметов?

КМ. Были! С такими педагогами, как по алгебре, были очень серьезные конфликты! Но я вырос в достаточно свободной атмосфере. С одной стороны это хорошо, с другой… Мне всегда позволялось самостоятельно выбирать интересы. Может, потому, что родители видели – я не буду бить баклуши, я что-то выберу и буду этим заниматься. Поэтому они не давили, я сам выбирал. Я привык заниматься тем, что мне интересно. Алгебра была мне неинтересна. Катастрофически. В какой-то момент я абсолютно потерял интерес к физике и к химии. Это сказывалось, во-первых, на успехах – я был «крепким троечником» по этим предметам. И потом – учителя же чувствуют, всё прекрасно понимают. Если ты где-то даёшь слабину – прогуляешь, кое-как делаешь домашние задания, пишешь контрольные на двойки – то и отношение будет к тебе соответственное. Поэтому с преподавателем алгебры у меня были достаточно прохладные отношения …

ИВ. Вы так много читали. Были ли Вы «белой вороной» в классе?

КМ. Нет, нет, нет! Не был я «белой вороной». В детстве я был лидером. Я любил быть в центре внимания. И потом, весьма интересные люди были вокруг, одноклассники.

ИВ. Вернёмся к разговору об Эрмитаже. Вы ходили один по Эрмитажу. Что Вы там делали? Скучно же так бродить…

КМ. Не-ет, совсем не скучно. У меня вот сын подрастает. Первый раз я привёл его в Эрмитаж, когда ему было лет пять. Мне казалось, что ему будет скучно. Но ему там не было скучно. Не потому, что он такой особенный ребёнок. Нормальному человеку не может быть вообще скучно. Нужно дать ему возможность выбрать, посмотреть, что его привлечёт.

Скажем, моего сына интересуют естественные науки. Он любит биологию и всё, что связано с живым миром, любит природу. Так привлеки его внимание к этому. Естественно, его интересуют рыцари, интересует оружие, как любого мальчика. У каждого ребёнка есть свои интересы – даже уже в пятилетнем возрасте. Достаточно его подтолкнуть, и он сам начнет копаться. Я был в детстве жутким фантазёром – и по-прежнему им остаюсь…

А Эрмитаж – это просто поле … мекка для фантазии, для придумывания, чего-то.

ИВ. То есть если ты прогуливаешь уроки, лучше всего это делать в Эрмитаже…

КМ. Безусловно. Чуть позже, когда я стал постарше, мы прогуливали уроки в кинотеатре «Спартак», тогда там показывали фильмы из собрания Госфильмофонда. Там я пересмотрел всю основную киноклассику…

По городу очень любил в детстве гулять. Я родился и вырос в центре Петербурга, на углу улицы Чайковского и Литейного. У нас окна выходили на здание МВД, у Большого дома. Бабушка шутила: будешь плохо себя вести, дяди оттуда тебя заберут. Такие были шутки советского времени.

Это дом графини Паниной, постройки 1799 года, перестроенный, кажется в 1956 году. Как рассказывала моя бабушка, он был двухэтажный, красивый, а во дворе были мраморные плиты с вензелем графини. Но после капремонта ничего этого не осталось. Абсолютно неинтересное строение с коммунальными квартирами. Но дело даже не в этом, просто очень важно, в какой среде ты растёшь.

ИВ. Любимые Ваши места в Петербурге?

КМ. Их очень много! Во-первых, это места, где ты родился. Это Фурштатская (бывшая Петра Лаврова), это Кирочная (бывшая Салтыкова-Щедрина). Таврический сад ... Улица Чайковского родная… Если бы убрать оттуда все автомобили, это было бы, конечно, другое ощущение. Тогда их было мало, и проходя по ней ты понимал, насколько она феерична. Я очень спокойно отношусь к «имперским» частям нашего города – Миллионной улице и так далее. Я больше люблю ту часть города – Фонтанку, канал Грибоедова, ближе к Маринке. Там где петляет канал… Петроградка… Но она уже позже стала близка мне, когда я повзрослел и смог «перейти» на другой берег Невы. Очень много таких мест. Трудно выделить. Я очень люблю улицу Пестеля, ближе к училищу Штиглица. Соляной переулок обожаю. Гагаринскую …

ИВ. А из пригородов?

КМ. Это, конечно, Павловск. Павловский парк – это ни с чем несравнимо… В любое время года.

ИВ. Есть ли какая-то книга, к которой Вы часто обращаетесь регулярно? Когда плохое настроение или хорошее…

КМ. Я не ищу в книгах улучшения настроения. Книга не является для меня инструментом релакса. Я к книгам прибегаю, когда нужно «голову включить». Всегда очень любил немецко-язычную литературу. Большой минус в моём образовании, что русская классика не так меня «накрыла», как, скажем, немецкая. В юности я очень много читал Бёлля, Кафку, Гессе. Зачитывался ими до безобразя. Я был таким поклонником Кафки, что сходил с ума по нему. И Бёлля очень любил.

ИВ. А что именно?

КМ. «Биллиард в половине десятого», «Глазами клоуна». Они по-прежнему остаются для меня настольными книгами, зачитанными до дыр. Хотя я теперь не так часто к ним прибегаю.

ИВ. А Гессе что?

КМ. «Степной волк», конечно.

ИВ. А мы в студенческие времена повально зачитывались «Игрой в бисер». «Степного волка» прочёл позже.

КМ. А я сначала «Степного волка» прочёл, а потом «Игру в бисер».

А потом я сильно увлекся латиноамериканцами – Кортасар, Маркес и Борхес. Кортасар был для меня более предпочтителен. Хотя и Маркесом – «Сто лет одиночества» тоже зачитывался. Но Кортасаром больше. Особенно маленькими его рассказами, которые он еще в Париже писал. А вот уже после я пришёл к русской классике. Вот такое ненормальное, что ли, движение для русско-язычного человека.

ИВ. А в 14-15-16 лет что Вы больше читали?

КМ. Вот собственно немцев и читал. А в 17-18, когда латиноамериканские писатели стали у нас издаваться (1990-е годы), ими увлёкся. Французских классиков – Сартра, Камю – я стал читать, когда мне было уже за 20. А в русскую классику стал влюбляться с Чехова. Не знаю, почему с Чехова. Потом пришёл к Достоевскому. Но не могу сказать, что его люблю. И, наверное, уже советские классики – например, Платонов. По Платонову я даже писал в школе большой курсовик – по «Ювенильному морю». Я любил Платонова.

ИВ. Значит, с книгами Вы не отдыхаете?

КМ. Не отдыхаю, не могу

ИВ. А что у Вас для отдыха?

КМ. Музыка. Музыка и кинематограф. Причём неважно, какой сложности кинематограф. Я его, видимо, такое количество насмотрелся, что я быстро могу вникнуть в визуальную рамку, которую рисует режиссёр, и я отдыхаю, глядя на сокуровское кино или на голливудское упрощённое. Я и там, и там буду отдыхать. Конечно, глядя сокуровские фильмы, я буду ещё и работать мысленно, но если я хочу действительно отдохнуть, то я иду в кино.

ИВ. Вы у Сокурова брали интервью?

КМ. Брал. Но только не по поводу его творчества. Он приходил в студию пару раз, когда я вёл эфир. Нечто вроде «Особого мнения»… Когда мы говорили обо всём. А он увлёчён своей гражданской позицией…

ИВ. Давайте ещё раз уточним. Мне очень интересно и даже не совсем мною ожидаемо это разделение гражданской позиции и профессии журналиста.

КМ. Что именно Вы имеете в виду?

ИВ. То есть можно иметь свою гражданскую позицию и не проявлять её, интервьюируя кого-то …

КМ. Ты не имеешь права её проявлять. Давайте такой грубый пример возьмём. Врач имеет право осуждать пьяного пациента, который к нему поступает, за тот образ жизни, который он ведёт?
Нет, не имеет права. Он имеет право только его лечить – всё! Вот вылечи его, потом можешь вести с ним нравоучительные беседы. Это моё мнение, может, врач, услышавший меня, не согласится. Я считаю так – его главная, первостепенная задача – лечить.

Моя главная, первостепенная задача – информировать. У меня безумный приоритет перед жителями нашей страны. Я «допущен» к важному человека . Моя обязанность – рассказать о нём.

ИВ. А если вам приходится брать интервью или вести разговор с человеком, который Вам неприятен?

КМ. Я в этом случае – врач, я «лечу». Я буду оставаться в рамках, я буду вежлив, я не буду хамить (я вообще не приемлю такой стиль общения)! Я не должен осуждать человека, даже если к нему плохо отношусь. Я должен задать ему такие вопросы, чтобы он раскрылся, а слушатель, услышав это, понял, что это за человек.

ИВ. То есть Вы напрямую его не обвиняете, но правильно выстраиваете вопросы…

КМ. Наш современный чиновник в жизни не скажет всей правды. И ты прекрасно это понимаешь, и это должен понять слушатель, который слышит это интервью. Но ты должен поставить вопросы так, чтобы слушателю было понятно, где правда, а где ложь, и чтобы слушатель мог догадаться, что за этой неправдой может скрываться.

Как минимум это необходимо. Как максимум – ты должен задать нужные вопросы.

ИВ. Ещё вопросы – этические. Ведь есть такие ситуации, когда Вы, как журналист, чувствуете что можете пойти на обострение разговора и вывести человека на другой уровень, но этически Вы себе это не позволяете …

КМ. Почему? Я могу провоцировать человека на те ответы, которые мне необходимы. Человек, соглашающийся на интервью или прямой эфир, должен отдавать себе отчёт, что его будут «пытать», что из него будут пытаться вытянуть информацию.

ИВ. А если человек не хочет говорить о своей личной жизни?

КМ. Не буду спрашивать, если он не хочет говорить.  

Вы можете купить электронный вариант любого номера 2015 года прямо у нас на сайте.